10 декабря 2020 года.
Командировка на войну обычно начинается с аккредитации. Вопрос, нужно ли получать аккредитацию при поездке в зону боевых действий или нет, обычно к числу спорных не относят: уж точно не стоит пренебрегать возможностью обзавестись такой бумажкой – какой угодно и от кого угодно. Но, прежде всего, совершенно обязательно редакционное удостоверение (пресс-карта), даже если вы и фрилансер: обзаведитесь какой угодно пресс-картой и от кого угодно, лучше даже несколькими. На моей памяти во время первой чеченской войны один из журналистов работал с документами от журнала «Юный натуралист», а при аккредитации даже заявил тему: «Сбор материала для написания репортажа об изменении экологической обстановке в Чеченской Республике в ходе боевых действий». И получил искомую аккредитацию.
Особо фетишизировать аккредитацию явно не стоит: нигде, ни на какой войне она никаких реальных прав не дает и, в общем-то, ни от чего не убережет – на территории экс-СССР, по крайней мере. Тем не менее, в ряде случаев только наличие аккредитации одной из сторон конфликта позволяет работать относительно спокойно и, если уж не беспрепятственно, то хотя бы с относительно минимальным набором проблем. Хотя не стоит рассчитывать на то, что аккредитация послужит волшебной палочкой, этаким пропуском-«вездеходом». Есть она – хорошо, нет – ну, что поделать, но точно не стоит демонстрировать её без всякого повода, особенно когда её не спрашивают и достаточно обычной журналистской карточки (удостоверения). Да и вообще, если никто вас ни о чем не спрашивает и не требует предъявить документы, делайте свою работу молча, не тряся документами.
Летом 1995 года автор этих строк вместе с фотографом стали невольными свидетелями проведения подразделением внутренних войск карательной акции в пригороде Грозного с последующей подчисткой следов. Волей случая мы оказались в центре оцепления и на нас совершенно не обращали внимания, полагая, что раз мы там, значит документы у нас уже проверены и мы имеем право пребывания внутри кольца. Не особо привлекая внимания можно было даже делать снимки. Но тут мой фотограф, впервые попавший на войну, совершил фатальную (и классическую) ошибку: открыл рот. Вместо того, чтобы спокойно и молча снимать, он вдруг развернулся к автоматчику и, помахав аккредитацией, показал на тело убитого человека, лежавшее возле догоравшего дома, спросил: «А можно я это сфотографирую?» К слову, было очевидно, что сначала того человека подвергли зверским пыткам, а потом убили, теперь возле него поудобнее пристраивали пулемет с лентой, чтобы для своего отчета как бы задокументировать нападение на колонну федеральных войск. И в этот «ответственный» момент к вэвэшникам подходит фотограф, которого они полагали «своим» и спрашивает! Все тут же стремительно поменялось, никакие наши аккредитации и документы товарищей из карательной группы не интересовали, сбежалось начальство и стало очевидно, что сейчас мы присоединимся к «пулеметчику» или исчезнем без вести.
Помогло два чуда. Первое – вместе с нами был думский помощник Григория Явлинского, который молча стал потрясать соответствующим документом. А пока командиры ошарашенных вояк совещались, запрашивая по рации у вышестоящего командования, кончать ли им ещё и помощника лидера думской фракции партии «Яблоко», возникло второе чудо – прокурор, который должен был подписать протокол. Похоже, именно появление прокурора и стало решающим фактором: мы не слышали, о чем именно он говорил с вояками из ВВ МВД, но по многоэтажной матерщине и отчаянной жестикуляции было очевидно, что прокурор доходчиво разъясняет вэвэшникам, чем для них может кончиться исчезновение, прежде всего, помощника Явлинского… В общем, тогда пронесло, но явно не аккредитации или пресс-карты сыграли решающую роль – документ помощника Явлинского и вовремя появившийся прокурор, не пожелавший мараться в крови.
Более того, порой демонстрировать аккредитацию вредно и даже опасно, например, полученную от одной стороны – солдатам или боевикам другой. Порой лучше даже просто сказать, что никакой аккредитации у вас нет, ограничившись показом редакционного удостоверения, нежели демонстрацией аккредитации от одной из воюющих сторон (на данный момент не той, которая тебя остановила и спрашивает документы). Тут главное твердо помнить, какой документ в каком кармане находится и не перепутать их. Иногда не стоит демонстрировать и удостоверение родной редакции, если есть возможность показать документ издания (СМИ) куда более влиятельного и …безопасного в данной обстановке.
Когда в январе 1996 года во время теракта Радуева газета «Собеседник» командировала меня вместе с фотографом в Чечню, мы сумели оформить аккредитацию т.н. Представительства Правительства РФ в Чеченской Республике, разумеется, были у нас и редакционные документы: пресс-карта, командировочные удостоверения. Но после моих репортажей из Чечни лета 1995 года, описывавших карательные акции внутренних войск МВД, очевидцами которых стал, было не слишком желательно афишировать свою принадлежность к изданию в штабах внутренних войск. В этом смысле моему коллеге-фотографу было проще: у него имелась пресс-карта очень уважаемого иностранного информагентства, я же показывал (когда не спрашивали аккредитацию) пресс-карту своего прежнего издания, а в аккредитации, помнится, значилась только фамилия.
Когда мы сделали аккредитацию, нас определили на ночь общежитие казарменного типа, где было полно военных, омоновцев и десятка-два журналистов российских и иностранных СМИ. Фотограф ненадолго вышел из здания, но вскоре вернулся всклокоченный, помятый и явно слегка побитый. Как он рассказал, у входа стоял какой-то бронетранспортер, затем его завели, он стал разворачивать, и коллега вдруг решил это поснимать – самый обычный БТР, коих там было везде как грязи. И ладно бы он просто сделал снимок-другой или серию и ушел бы, снимал бы молча (и быстро), никому не был бы интересен. Так нет же, ему вздумалось сначала подойти к людям в камуфляже и спросить их: «А можно вас сфотографировать?» На такой вопрос у людей в форме реакция обычно предсказуемая, уж это-то мой коллега, побывавший на нескольких войнах, знать должен был предметно. Ему сначала запретительно махнули, а когда он продолжил упорствовать, направили автоматы и потребовали документы. Тот, недолго думая вместо того, чтобы показать пресс-карту уважаемого информагентства, достал наше редакционное удостоверение: «Да мы тут из «Собеседника»…» И вот тут на него набросились и с криками «Так это ты про нас летом писал! Мы сейчас с тобой рассчитаемся!» стали затаскивать в БТР. Спас его коллега из британского издания, бросившийся вызволять – учинять безобразия ещё и с иностранцем вэвэшники не стали, отпустили и уехали.
Мораль сей басни: во-первых, незачем было учинять прогулку в одиночку; во-вторых, незачем было оглашать улицу криками-вопросом «а можно поснимать», в‑третьих, сказали нельзя – уходи; в‑четвертых, незачем было демонстрировать удостоверение «опального» издания, если можно было показать пресс-карту иностранного информагентства – снимать бы не разрешили, но отстали бы. И ведь нельзя сказать, что коллега не понимал: перед поездкой, показав гневное письмо-донос из Главного штаба ВВ МВД, предупредил его, чем может быть чревата встреча с «товарищами». Тогда-то мне и была продемонстрирована «удобная» зарубежная пресс-карта: с этим «вездеходом», мол, мне ничего не страшно. Только вот отчего-то показан был совершенно иной документ…
В той же командировке случился и другой эпизод, и тоже по вине фотографа, который не умел слушать, понимать, кто и что его спрашивает, и, главное, держать пазу – то есть, молчать, пока говорит другой его коллега. Казалось бы, человеку, не раз бывавшему на войне должно быть очевидно, что не всякую аккредитацию надо светить везде. Ведь ясно же, что аккредитацию, полученную от МВД или МО России, от правительственного пресс-центра вряд ли уместно демонстрировать чеченскому боевику. Равно, как на блокпосту федеральных сил, мягко говоря, не обязательно (и даже очень нежелательно) предъявлять бумажки с печатями боевиков, а таковые тоже нередко выдавались – на другой стороне. И вот в январе 1996 года, уже после завершения радуевской эпопеи, собрав немалый материал, всё с тем же фотографом мы возвращались из Чечни обратно: на нанятом такси ехали в Ингушетию, в аэропорт Слепцовск.
По пути, проезжая через какое-то чеченское село, коллега просит остановиться, чтобы сделать красивый кадр: дети, торгующие самопальным бензином на фоне горящей нефтяной вышки. Картина для тех мест тогда достаточно обычная, но, действительно, выглядело красиво. Поддавшись стонам и уговорам коллеги, нарушил незыблемое правило «отработал – так отработал, сложи инструмент и дуй до хаты», остановился, дав ему сделать несколько снимков. Чем мы себя и засветили. Стоило нам тронуться, тут же неизвестно откуда вынырнула «Нива», прижавшая нас к обочине. Из неё вышло, помню как сейчас, пять человек: двое с переднего сиденья, трое – с заднего. Из этой пятерки один налегке, в кургузом штатском пиджачке (вовсе не теплой зимой!), но в шапке, четверо за его спиной – в добротных армейских полушубках, у каждого через плечо ремни со «стечкиным» в кобуре-прикладе. Гражданин в пиджачке вежливо интересуется у нас: «А у вас есть разрешение администрации на съемку?» Вежливо, доставая удостоверение уже родного «Собеседника», пытаюсь уточнить: «А что за разрешение и где можно получить?» Но тут, перебивая меня, коллега, сидевший на заднем сиденье, начинает возмущаться: «Какое разрешение?! Мы журналисты, у нас есть аккредитация, да кто вы такие, какое имеете право…» Товарищ в штатском еще раз настойчиво спрашивает: «У вас есть разрешение администрации на съемку?» Раскрывает и сует нам удостоверение с красной корочкой, где черным по белому значится: Департамент государственной безопасности Чеченской республики Ичкерия. Коллега, не обращая на это внимания, возмущенно лезет в карман за аккредитацией, штатский отскакивает, распахивает пиджак, под ним – ТТ в наплечной кобуре, «стечконосцы» тоже обнажают стволы – действительно, «стечкины». Я вежливо говорю: «Извините, наверное, мы не успели взять аккредитацию». Но коллега упорно пытается достать аккредитацию правительственного пресс-центра, в которой черным по белому пропечатано: «Всем сотрудникам МВД, МО, ВВ, ФСК России оказывать предъявителю аккредитационной карточки всяческое содействие». Но мне вот отчего-то сразу подумалось, что эти граждане со «стечкиными» и ТТ за пазухой имели в виду совершенно другую администрацию. Потому, прошипев коллеге «заткнись, мудак!», вежливо – показав руки с зажатым удостоверением «Собеседника» – ответил гражданам: «У нас нет аккредитации, но мы уже едем домой, в аэропорт». После чего последовала реплика: «Если нет разрешения, светите пленку, нет, не всю – только то, что сняли сейчас, остальное не надо». На возмущенное шипение коллеги пришлось – снова негромким матом – приказать: «Свети! Жизнь дороже!» Похоже, лишь на этом этапе до фотографа дошло, что его сопротивление приказу будет пресечено решительно, кардинально и окончательно. К счастью, перед этим он вставил в камеру новый ролик пленки, так что светить пришлось только то, что было отснято здесь. Когда, открыв камеру, он потянулся было засвечивать и неснятую часть пленки, товарищ с ТТ под пиджаком сделал рукой жест: не надо, достаточно. К слову, пока шло «общение», коллега, вместо того, чтобы болтать попусту, включив перемотку, мог бы незаметно отмотать отснятое назад, тогда бы несколько кадров удалось спасти… Удовлетворившись достигнутым, товарищи из «Нивы» разрешили нам убыть, мой же коллега продолжал недоумевать: «Как же так, у нас же аккредитация!» Пришлось вновь пояснить ему ситуацию: «Не та у нас аккредитация, не та, это – дудаевцы…» Но, по-моему, окончательно до него дошло лишь в самолете…» – Это к вопросу и об аккредитации, которую не всегда резонно демонстрировать, и, быть может, к ещё более важной теме – умению вовремя помолчать. И выбирать напарников, которые не склонны говорить лишнее.
Но это на территории бывшего СССР, за его пределами с аккредитацией иначе: это действительно документ, дающий права и реально защищающий. Например, во время антитеррористической операции «Защитная стена» (2002 г.), аккредитация, полученная в правительственном пресс-центре Израиля, дала автору этих строк возможность достаточно комфортно (если сравнивать с условиями войн на Кавказе) работать там, где действовал ЦАХАЛ. Далеко не везде, конечно, но своевременная демонстрация этой аккредитации действительно была лучшей гарантией того, что израильские военнослужащие не применят оружие. Во всех случаях проверки или задержания в зоне боевых действий, при показе аккредитационной карточки военные действовали корректно, незамедлительно вызывая по рации специального офицера для связи с прессой. Без этой аккредитации работать было невозможно. Правда, палестинским боевикам лучше было показывать не её, а обычную пресс-карту. Задержав журналиста, они обычно сразу начинали истошно что-то вопить на арабском, добавляя уже на английском: «Израильский шпион, мы тебя убьём!». Так что им демонстрировал сначала свой паспорт, затем международную пресс-карту и редакционное удостоверение. После чего многие боевики переходили на довольно сносный русский – учились в России. Но ни о какой мало-мальски нормальной работе на их поле говорить даже не приходится.
Другой пример. В 2004 году отсутствие аккредитации от миссии ООН в Косово (UNMIK) или от международных сил НАТО в Косово (KFOR) сильно помешало работе. Без этой аккредитации посты международных сил категорически отказывались пропускать журналистов в Косово. Формально получить эту аккредитацию, сделав запрос в миссию ООН, было несложно. В реальности же с необычайной легкостью и буквально в считанные часы, а то и минуты, получали эту аккредитацию лишь представители европейских СМИ. В моем же случае господа из администрации UNMIK и штаба KFOR банально саботировали выдачу документа, затянув классическую бюрократическую волынку-канитель с отписками. Аккредитацию получить так и не удалось, пришлось обойтись без неё. Не буду описывать способ, которым удалось провести «инфильтрацию» из сербской части города Косовска-Митровица в албанскую, чтобы добраться до Приштины. Проблемы возникли уже на обратном пути, при возвращении через КПП, контролируемое французскими военными: вместе с двумя коллегами не смог предъявить пропуск, которого у нас не было. Были вежливо задержаны и препровождены в штаб, где офицеры тщетно пытались вызнать у нас, как мы попали в Косово без аккредитации и специального пропуска. Вопрос удалось разрешить после длительных переговоров со штабом KFOR. Резюме однозначно: здесь аккредитация точно не помешала бы.
Вопрос одежды и экипировки журналиста на войне тоже немаловажен. Мой опыт не универсален, но для себя давно решил: война – войной, а одеваться надо… как обычно, просто и неброско, исключительно так, как удобно тебе, по сезону, по погоде и по региону. Одежда, как и обувь, должны быть крепкими, практичными, удобными и, повторюсь, не слишком выделяющимися. К слову, желательно, чтобы одежда была ещё чистой – хотя бы поначалу: на войне, как и в мирной жизни, тоже встречают по одежке. И люди – как с одной, так и с другой стороны – откровенно не любят не только пижонов, но и нерях-грязнуль. Но если в миру это вопрос исключительно этики и воспитания, то на войне – элементарного выживания. Потому как если ты просто не понравишься какому-нибудь боевику или солдату правительственных сил, он запросто всадит в тебя пулю.
Итак, не выделяться! Потому и не одеваться ярко, броско, понтово, щеголевато, по-военному и, тем паче, в армейское обмундирование. Лучше всего одеваться так, чтобы с дальнего расстояния как бы сливался с толпой, но вот уже при прохождении блокпоста или встрече с патрулем какая-то деталь, напротив, должна выделять тебя, например, бейджик с названием издания, надписью пресса и т. п.
Сам я обычно одевался достаточно обыденно: джинсы, чаще всего черные, кроссовки темной (не белой и, тем паче, не алой!) расцветки. В грязный период неприметные, но удобные, крепкие и надежные ботинки, тоже не армейского образца, но и не из магазина высокой горно-туристической моды. В горячих точках уже давно прекрасно разбираются в ценовой категории обуви, так что могут запросто ограбить (а то и убить) ради очень уж выдающихся ботинок. Да и куртка лучше тоже неприметная, позволяющая не выделяться. Мой коллега-фотограф, прошедший несколько войн, предпочитал ездить на Кавказ в черной М‑65, практически никогда не привлекавшей внимание, сам я чаще бывал в обычной «гражданской» куртке нейтральных тонов, впрочем, порой ездил и в М‑65 оливковой расцветки – ко времени второй чеченской кампании она получила такое распространение, что уже не вызывала никакой реакции.
В Беслане, как и подавляющая часть коллег (да и местных жителей) был как все – в джинсах и кроссовках. Только не смог отказаться от фотожилета, но и его постарался подобрать совершенно невоенного и неприметного серого цвета. А вот один из моих коллег едва не лишился в Беслане жизни именно из-за своей страстной любви к демонстрации показной крутости и пижонским шмоткам. Привыкнув к достаточно комфортной и непыльной работе исключительно в правительственных СМИ и в героических тыловых рядах федеральных войск (исключительно при штабах в Ханкале, с редчайшими выездами «на место» чего-то уже случившегося в составе мощного конвоя), сей коллега щеголял в Беслане в шикарном, с иголочки армейском натовском камуфляже, в армейском же жилете-разгрузке, с камуфляжным (опять!) понтовым рюкзаком, и, разумеется, крутейшие (по цене) натовские ботинки со шнуровкой до пупа. Картину завершали ярко-зелёная бандана и щегольские дорогие темные очки. Да ещё и многодневная щетина на натруженном алкоголем загорелом лице. – Натурально, боевик! За которого он моментально и был принят сразу после штурма школы: взвинченная толпа с рёвом устремилась за ним. И ведь растерзала бы, не хвати тому ума убегая, на ходу суметь вытащить из рюкзака свой «Кэнон» с огромным объективом: «Я журналист! – Вопил он на ходу, – я журналист!» Только фотоаппарат и спас: «А‑а, журналист…», – разочарованно выдохнула толпа.
К слову, будь он нормальным (во всех смыслах термина) журналистом, так с самого начала и до последней секунды отбытия из Беслана держал бы свою камеру на виду – и вопросов бы к нему, быть может, даже и по поводу камуфляжа не возникло. Когда работаешь с фото- или видеоаппаратурой в руках, на виду у всех, то, как правило, и вопросов к тебе возникает меньше (если вообще возникает), нежели если болтаешься с диктофоном или блокнотиком. Во время бесланских событий у меня ни разу (!) не проверяли документы, моим удостоверением личности служил «Никон», при взгляде на который кавказские люди – как в форме, так и гражданские – уважительно тянули: «О, журналист! А нас сегодня покажут по телевизору?» Будь тот коллега (если, конечно, он действительно коллега) во всеоружии – с камерой в руках, никто не принял бы его за боевика. Но у товарища, кстати, далеко не юного, явно не было профессиональной привычки держать камеру в руках, на чём он едва и не погорел. Впрочем, бывают и моменты, когда, напротив, такую аппаратуру лучше не демонстрировать.
Кстати, о камерах: на Кавказе просто обожают спрашивать, сколько стоят эти игрушки, но упаси вас боже вступить на скользкий путь этой дискуссии, назвав хоть какую-то цифру! Ответ всегда должен быть исключительно уклончив и неконкретен, например, можно, пожав плечами, сообщить: не моя, мол, редакционная, казенная. Не знаю, насколько такой номер прокатит сейчас, но ещё не столь давно многие репортеры обклеивали корпус камеры черной изолентой так, чтобы и логотипа производителя не было видно, и чтобы при взгляде на такое изделие возникала лишь одна мысль: как этот антиквариат ещё работает. Оно как-то спокойнее, потому на своих камерах название я заклеиваю. Порой помогает. Когда однажды «человек с ружьем» чуть не силком вырвал у меня фотоаппарат, с коль велико его было разочарование, когда единственное, что он сумел прочесть, был лейбл «Зенит» на ободке корректирующей линзы: «Так у тебя «Зенит», а я‑то думал что-то стоящее…». Хотя не уверен, что такой фокус пройдет с нынешними цифровыми камерами, особенно когда найдутся желающие посмотреть на дисплее, какая картинка там вышла, или, например, потребуют зачистить карту памяти… Однажды столкнулся и с таким: возбужденные и вооруженные стражи порядка потребовали от меня удалить только что сделанную съемку, что и пришлось сделать у них на глазах, но – не форматируя всю карту, а удаляя по одному кадру. Что позволило позже восстановить удаленные кадры, пользуясь специальной компьютерной программой.
Но вернусь к экипировке. Ещё один коллега в том же Беслане и вовсе вырядился словно курортник, щеголяя в …шортах! Мало того, что сей предмет одеяния не слишком удобен для боевых выходов, – голые мужские ноги на Кавказе – нонсенс, табу почти абсолютное. Но коллеге повезло: фигура он телевизионно узнаваемая, потому нарывался сначала на недоуменные и раздраженные взгляды, но люди его моментально узнавали и дипломатично придерживали возмущенные реплики при себе. Относительно же неудобства того одеяния коллега понял всё сам позже, когда под обстрелом нам пришлось залечь и уползать по щебенке, и его коленки оказались разодранными в кровь…
К слову, пижонство – даже в одежде – вредно профессионально: в войсках, скажем, несерьёзно отнесутся к совершенно гражданскому типу, гордо напялившему на себя дорогие камуфляж и «берцы». Все же лучше не играть под «своего», а быть самим собой и самим по себе. Помню, как летал в Тусхорой с пограничниками и с командой телевизионщиков центрального госканала. Те ребята были все из себя: дорогой камуфляж, ботинки, как положено, со шнуровкой до пупа, все из себя крутые. Сначала всех насторожило, что они путались в географии, датах и прочих показаниях, а затем понесли совсем уж полную чушь про своё участие в отражении нападения чеченских диверсантов на … Моздок! Но когда добрались до Тусхороя, то вишенкой на торте оказалось, что эти герои войны и труда, тщательно подобравшие модную боевую экипировку, забыли взять с собой …кассеты и заряженные аккумуляторы для видеокамер! Превратившись в совершенно бесполезный, обременительный груз для всех. Так и слонялись без дела по заставе, пугая часовых незнакомой обмундировкой. Попутно и все контакты на будущее себе зарубили: пограничная пресс-служба (тогда пограничники еще не были вновь возвращены в лоно Лубянки) не слишком деликатно попросила телевизионное начальство больше «этих м…» близко к ним не подпускать.
Это уже не говоря о том, что человек в камуфляже изначально не найдет общего языка с гражданским населением: на него всегда будут смотреть с подозрением и плохо скрываемой враждебностью – «чужой». При «прогулках» на местности человек в камуфляже обречен постоянно быть объектом подозрительности и внимания: кто таков, почему не знаем, документы! Даже если летишь в какой-нибудь, условно говоря, пресс-тур в команде с вояками, и то лучше обойтись без камуфляжа. Не говоря уже о том, что стрелок с «той стороны» не обязан различать, где его мишень «законная», а где – приблудная. Так что, если ты в форме, не обижайся, что попал в прицел и стал законной добычей.
Но есть и другая крайность. Известно, что западные масс-медиа, особенно телевизионные компании, требуют от своих сотрудников обязательного ношения каски и бронежилета – ношения не скрытого, но нарочито выделяющегося. Да еще и с броскими надписями: PRESS, TV или что еще в этом духе. Более того, сотрудники западных компаний просто обязаны носить эту экипировку, поскольку в ином случае – если их зафиксируют без оной – буду наказаны финансово или увольнением, да и лишатся страховки при ранении. Трудно оспорить, что это какая-никакая, но защита – от мелкого осколка, автоматной пули на излете. Но, увы, от пули винтовочной или пулеметной калибра 7,62 мм и крупнее такой бронежилет и, тем паче, каска из кевлара не защитят. Но дело даже не в жилетах и касках, а в ярких маркировках на них. Оборотная сторона такой броскости очевидна всем, работавшим в горячих точках постсоветского пространства: с такими надписями ты превращаешься в откровенную мишень, словно просящую снайпера «выстрели, ну выстрели!» Снайпер выискивает как раз выделяющихся: одеждой, манерами. Пока ещё ни одного журналиста такая надпись от пули не спасла.
Конечно, далеко не всегда стрелок будет целить именно в человека с надписью PRESS или «ПРЕССА» на каске или бронежилете. Но, как показывает опыт, такая маркировка не только облегчает прицеливание, но и повышает соблазн выстрелить – как правило, у стрелков нерегулярных формирований. К тому же столь явно выделяющийся журналист, особенно иностранный, на том же Кавказе являлся потенциальным объект похищения, вожделенной добычей охотников за людьми. По крайней мере, именно так было в конце 1990‑х годов. Да и зачем вообще привлекать к себе внимание, демонстрируя свою «иностранность» и кредитоспособность своей конторы? Например, разъезжая на крутых джипах все с той же броской надписью PRESS? На первой чеченской кампании, да и в начале следующей машины с такой надписью не раз обстреливались федеральными войсками – вполне умышленно. Так или иначе, но бронежилет с каской, равно как броские надписи или просто чрезмерно крутая крутка явно дорого вида, каких тут не носят, лучший способ привлечь к себе излишнее внимание. Впрочем, при прохождении блокпостов такие жилеты и каски с надписью иногда полезны.
Еще один аспект безопасности: не стоит таскать с собой лишнее в телефоне, смартфоне, ноутбуке или планшете. Перед поездкой обязательно зачистите девайсы, которые берете с собой, от информации, оставшейся там от предыдущих командировок, да и вообще уберите все файлы, фотографии, контакты, не имеющие отношения к предстоящей поездке. Когда весной 2014 года начались боевые действия на Донбассе, новостная лента буквально запестрила сводками как сепаратисты задерживали журналистов, обнаружив у них в телефонах фотографии, сделанные ещё на Майдане. Со времени Майдана прошло свыше трех месяцев, но коллеги, словно несмышленые дети, продолжали таскать в своих девайсах обширные коллекции сделанных там снимков. Ставя под угрозу и свою жизнь, и жизни тех, кто оказался зафиксирован на тех фото, пополнивших базу данных карательных структур сепаратистов. Неужели коллеги не понимали, что при досмотре их телефоны, планшеты, ноутбуки наверняка будут изучены? И ведь всё это, оказывается, таскалось в девайсах месяцами! Трудно поверить, что за это время не нашлось возможности слить ранее накопленную информацию на домашние или редакционные компьютеры или иные носители. Так нет же, потащили «портфолио» с собой. Чтобы, подобно подросткам, хвастаться друг перед дружкой на тамошних междусобойчиках, смотри, где был и что я снял три месяца назад?
Впрочем, схожие ситуации возникали и у тех журналистов, кого задерживали уже на украинской стороне линии фронта. Воистину, большого ума надо быть, чтобы нарушить незыблемое правило выживания: поработав на территории, контролируемой одной стороной, тут же идти на другую, не избавившись от сделанных ранее съемок! Не говоря уже о том, что это просто безответственно по отношению к людям, чьи лица зафиксированы на тех съемках – это ставит под угрозу уже их жизни. То же самое относится к записной книжке, контактам: незачем это тащить на войну, если отнимут боевики или сотрудники спецслужб, это может навредить тем, кто имел несчастье оказаться в вашей записной книжке, особенно если это местные. Да и вообще ни к чему предоставлять столь сугубо частные сведения – о себе, своей семье и близких – кому бы то ни было.
Не стоит тащить с собой и карты, планы той местности, где предстоит работать. Желательно заранее их изучить, запомнив хотя бы что-то. Наивно рассчитывать, что в военной обстановке сторонние люди спокойно будут лицезреть ваши манипуляции с картами, бумажными и электронными, да и с навигаторами – тоже. Наверняка это возбудит подозрение, поскольку на любой войне абсолютно все противоборствующие стороны просто неизлечимо больны шпиономанией, видя шпионов во всех журналистах. Шуршишь картой? – «Шпион!» Включаешь навигатор или смотришь электронную карту в смартфоне или планшете – «Да ты наводчик, передаешь координаты для противника!» Во время штурма Грозного в январе 1995 года боевики приняли за шпиона коллегу, который пытался ориентироваться на местности по ксерокопии карты советского Генштаба – с грифами «секретно»! (до сих пор не пойму, зачем ему надо было ксерить ещё и эти грифы, неужели сложно было закрыть их полоской бумаги или хотя бы срезать?). Тому коллеге просто чудом удалось отболтаться и выпутаться, разумеется, злосчастную карту у него отобрали.
Вопрос буквально жизни и смерти: с кем вы отправляетесь на войну. Когда есть возможность выбора, предпочитаю ездить одному: и мобильность выше, без оглядки на другого, решаешь, куда и как добираться, что стоит делать, а чего предпринимать не стоит, и, главное, когда и что говорить, а когда стоит и помолчать. Но иногда редактор настаивает и даже приказывает: «Едешь только с фотографом!» В таком случае лучше напарник молчун, чем говорун. Да и вообще на войне умение вовремя промолчать – очень ценное.
Январь 1995 года, штурм Грозного. Тройка журналистов, ваш покорный слуга и еще парочка из одной московской газеты, проторенным уже путем продвигалась к площади Минутка. Не помню, что насторожило в тот раз на привычном маршруте, но инстинкт подсказывал, что дальше двигаться не стоит: то ли непривычно странная пустота дороги, по которой обычно довольно оживленно перемещались даже при обстрелах, то ли вдруг испарившиеся с обочины торговки – очень нехороший знак. Да и звуки: «мелодия» боя как-то ощутимо изменилась со вчерашнего вечер: снаряды рвутся, но вроде не там и как-то по-другому. Въехали на пригорок, откуда хороший вид на город, остановились, всматриваемся, но понять ничего не можем и спросить не у кого. Возник вдруг рядом здоровенный верзила в ярчайшей голубизны бронежилете, в голубой каске с финским флажком и огромными надписями PRESS – на спине и каске. «Коллега все знает! – обрадовались было мы. – Сейчас спросим…» Коллега задумчиво огляделся, выудил из глубин куртки крохотный бинокль и деловито приступил к обзору окрестностей по секторам. Но, едва начав обозревать, вдруг побледнел, что-то крикнул водителю, стремительно запрыгнул в машину, и та на полной скорости рванула в обратную от поля боя сторону. А тут ещё мимо нас пробежала какая-то бабуся, с ужасом бросившая на ходу: «Русские танки на Минутке!»
Пилить прямо под танки, охота, прямо скажем, была небольшая. Но пока раздумывали, поворачивать ли обратно, из тылов приплыл еще один «жигуленок». Остановился возле нас, из него с трудом выкарабкались пять (машинально посчитал) «парадных» боевиков, как тогда называли увешанных с ног до головы оружием боевиков, которые не воевали, а щеголяли перед журналистами. Вылезли и тоже напряженно всматриваются куда-то, на нас – никакого внимания. И хорошо! Но тут коллегу, назову его Юра, понесло: давай, говорит, спросим у них, что там. Шепотом пытаюсь его образумить: «На фига?! Они же приехали с той же стороны, что и мы, не больше нашего знают! Молчи, не лезь к ним…» Бесполезно, Юра уже через мою голову кричит им: «А можно вас спросить, товарищи?…».
– Ну…, – старший из боевиков, в разгрузке и стильно торчащей из наплечной кобуры рукояткой пистолета (машинально и навскидку определил, что это 9‑мм Браунинг), лениво повернул голову к нам. И вот тут Юра выдал сакраментальное: «Правда, что наши танки уже на Минутке?»
Все, что в тот момент успело пронестись в моей голове, было вариацией на тему слова «п…ц!». На лице боевиков мелькнуло изумление, после чего главный, как бы утверждаясь в услышанном, переспросил: «НАШИ танки? Ах, ВАШИ танки!». И отработанно-привычным жестом извлек пистолет, приставив его ко лбу – моему, поскольку именно автор этих строк и стоял ближе всех:
– Вы шпионы ФСК! Сейчас мы вас будем кончать.
Оба коллеги и водитель нашей машины, онемев, слаженно изображали из себя вариацию скульптурной композиции «Девушка с веслом». Единственное же, что сумел выдавить из себя ваш покорный слуга, это фразу, вряд ли уступавшую по идиотизму «нашим танкам»: «Это – Браунинг?».
Надо было видеть, как изменилось лицо моего визави. Отведя ствол и с недоумением вглядевшись в маркировку на кожухе затвора, боевик с непередаваемым возмущением вскрикнул: «Нет! Это – не Браунинг! Это Браунинг «Хай пауэр»!..». Признаюсь, следующая моя реплика была уже вполне осмысленной и соответствовала некоторым особенностям местной ментальности: «О‑о, я такой еще ни разу в руках не держал». Боевик, недолго думая, сказал: «На!». И сунул пистолет мне в руки. Взял, повертел, и в самом деле, Browning HP, курок взведен, предохранитель снят. Но заряжен ли? Машинально слегка оттягиваю затвор назад – в патроннике желтеет патрон. И еще 13 таких же в магазине… Поднимаю глаза и ощущаю какую-то неловкость ситуации: несколько побледневший после моих манипуляций с затвором боевик стоит прямо под стволом, аккуратно разведя руки в стороны и как бы показывая: всё хорошо. Его напарники тихо отходят назад к своей машине, стараясь не делать резких движений. Тут же аккуратно ставлю пистолет на предохранитель и рукояткой вперед протягиваю хозяину, не удержавшись от реплики: «А на предохранитель ставить надо…». Боевик молча забирает оружие, все разворачиваются, молча забираются в машину, уезжают. На Минутку мы в тот день не поехали, передавать содержание профилактической беседы, проведенной с Юрой, полагаю, смысла нет. Этот эпизод, описанный, быть может, несколько лирически, иллюстрация одного из важнейших правил поведения на войне: самый короткий путь к смерти – длинный язык.
Как и путь, порой кажущийся самым коротким – в воюющем городе, селе, на передовой, в лесу, в горах. Не саперы любят говорить, что короткий путь всегда заминирован. Это не значит, что, перемещаясь в зоне боевых действий, всегда надо выбирать самые головоломные маршруты. Но некие правила соблюдать желательно. Например, вы – в городе, где идут (или недавно прошли) бои: старайтесь всегда идти именно по неповрежденному асфальту, не сходите с него на обочину, не наступайте на землю, не лезьте на газон или в клумбу – там может быть мина, растяжка, да и просто неразорвавшийся снаряд. Точно так же не стоит соваться в пустой (или кажущийся пустым) дом: точно так же там могут быть установлены мины, растяжки, самодельные взрывные устройства. В пустые дома, дворы первыми идут саперы, а если их нет – незачем и соваться. Даже и по нужде, на войне никто вас не осудит, если за неимением специально оборудованных мест вы справите её где попало, да хоть и посреди улицы, но не полезете в подозрительно пустующий сарай. Если есть возможность, перемещайтесь по следу, по колее, явно оставленному буквально недавно танком, бронетранспортером или машиной. Не стопроцентная, конечно, гарантия безопасности, но шанс не подцепить мину уже значительно выше. Да и вообще ходить на войне надо осторожно, внимательно приглядываясь, не блеснет ли где проволочка, не натянута ли подозрительная веревочка, шнурок. Да и таблички «Мины» желательно высматривать: их обычно ставят не для украшения, а по делу. Не факт, что там точно мины, но, если что – тебя же предупреждали… Если тропа «намолена», известна, с неё лучше не сходить, избегая любых нехоженых дорожек и тропинок, на которых нет свежих следов. В незнакомом месте и поднимать с земли ничего не надо, вообще ничего, никаких предметов! А если уж попал на минное поле, то, прежде всего, не паниковать, не суетиться, и на помощь не звать: застыть на месте, успокоиться и оглядеться. И потом попытаться осторожно выбраться оттуда так, как и зашел, ступая по своим следам. Весной 1994 года меня угораздило забрести на минное поле в Абхазии, близ поселка Нижние Эшеры. Очень уж приглянулся сюжет, который и захотел запечатлеть на пленку: обрыв над морем с высокой сосной, а под ней сгоревший БМП и разбитое орудие, словно сцепившиеся в последней схватке. Подобрался, стал снимать, услышал, как кто-то сигналит. Обернулся, метрах в 20–30 от меня остановилась легковушка, из неё вышел мужчина, машет руками и кричит: «Мины! Мины!» Осмотрелся – влип! А мужчина кричит: «Теперь стой, не двигайся, внимательно смотри и иди обратно точно по своим следам». Что и сделал, благо следы моих кроссовок хорошо отпечатались на слое пыли. Повезло. Больше так не делал.
Правда, опасные вещи могут принести чрезмерно любознательные коллеги. До сих пор помню, как одним прекрасным летним вечером 1995 года в Грозном по какому-то наитию вдруг настойчиво убедил коллегу вывернуть карманы: очень уж там непонятно и неприятно звякало что-то металлическое. Немножко поупрямившись, вывернул, оказалось – граната Ф‑1: с взрывателем, но без… чеки и без спусковой скобы-рычага! Пришлось проводить спецоперацию по осторожному выкидыванию гранаты куда подальше, а потом провести форменный допрос: где взял. Да вот, ответил, шел и решил укоротить путь, свернул во двор через кусты, зацепил какую-то проволочку, потянул – на ней колечко, стало интересно, что там такое, залез в кусты, а там веревочкой к ветке граната примотана, открутил её и положил в карман, потом забыл… Полный набор идиота: сошел с асфальта, поперся незнакомой тропинкой, да ещё и через кусты! Растяжку установили наверняка во время штурма грозного и счастлив наш бог, что за зиму взрыватель, видимо, поржавел. И вот кто просил того недоумка по кустам шастать, проволоку цеплять, да еще и потом проверять, что же это там за колечко такое? Пока обитали под одной крышей, пришлось контролировать этого товарища ежевечерне, обычный «улов» – патроны, которые тут же выкидывал в отхожее место.
Да и вообще совершенно ни к чему иметь и носить с собой любые предметы военной амуниции (кроме, разве что, фляги и ремня для штанов), даже те, которые вам могли презентовать где-нибудь в штабе, на блокпосту, в воинской части и т. п. При обыске это всегда чревато неприятными объяснениями. Тем паче, упаси вас боже, брать, впадая в детство, в качестве сувениров патроны или что ещё похуже. По российскому законодательству само хранение боеприпасов, даже и одного патрона, уже вполне конкретная статья УК РФ! В ряде случаев «патрончики» вообще могут презентовать или подбросить со вполне конкретной задачей: найти их при обыске. Тем же летом 1995 года мне пришлось после прохождения любого блокпоста или КПП убеждать и своего редакционного фотографа «показать, что в карманах»: тоже оказался страстным любителем «сувениров». Регулярно вытрясал из него патроны, которые он столь же регулярно везде выпрашивал у солдат. Хорошим уроком для него стал случай, когда на одном омоновском блокпосту ему подарили горсть винтовочных патронов и даже гранату. После отъезда от этого блокпоста всё это было благополучно извлечено мной при «обыске» и закинуто в кусты. А уже на следующем блокпосту нас ждал самый настоящий обыск: обшмонали полностью, раздев до трусов. После того, как всё завершилось, старший блокпоста бесхитростно вопросил: «Парни, так куда же вы дели те 15 патронов от СВД и гранату? Нам же по рации с того блокпоста сообщили…». К слову, эту привычку регулярно проверять рюкзак (прежде всего, свой, конечно) выработал ещё в Абхазии. На обратном пути решил на всякий случай перетряхнуть его и обнаружил, что «казаки», с которыми общался перед отъездом, тайком напихали туда кое-что лишнее…
Из других обязательных «мелочей»: смеркается – немедленно возвращайся на «базу» или ищи надежный ночлег. Ночь – только под кровом, никаких подлунных прогулок. Лучше даже и на базе – если, скажем, это казарма, военный городок – за пределы отведенного вам угла (палатки, комнаты) по ночам не высовываться, дабы не нарваться на пулю часового или пьяного контрактника. Если уж вылезли и вас окрикнул часовой, действовать строго по армейским уставам: остановиться, громко назвать себя, представиться и выполнять все приказы патруля или часового. Впрочем, один бывалый, казалось бы, военный журналист, напившись, вылез из палатки, а когда его окрикнул часовой, вместо пароля послал его куда подальше – и получив пулю в живот…
Мой личный опыт далеко не универсален, но кое-какие выводы для себя извлек. Может показаться парадоксальным, но, возможно, самый страшный враг журналиста на войне (помимо «крутого», чрезмерно любопытного, болтливого и самоуверенного коллеги-напарника) не обязательно тот, кто смотрит на него в прицел с «той» стороны. Старое армейское правило (в транскрипции известного репортера Юрия Романова) гласит: существует лишь одна вещь точнее огня противника – это когда по вас стреляют свои. А свои обычно стреляют часто и много, особенно квадратно-гнездовым методом и по площадям. Поскольку на карте у них это место, где ты сейчас торчишь, вполне может быть обозначено как густая и непролазная лесная чаща. Если вообще обозначено. Это к тому, что под «дружественный огонь» залететь можно завсегда, и собственно от вас тут мало что зависит. Кроме умения быстро сделать ноги, по возможности, в нужном направлении. И для автоматически-машинального выбора такого направления полезно хотя бы чуток разбираться в некоторых мелочах: типах оружия, его тактико-технических характеристиках и возможностях, калибрах снарядов и радиусе разлета осколков, например. В том же хаосе Беслана мне оказалось куда проще ориентироваться, чем иным коллегам. Если для них все звучало как беспорядочная пальба и грохот разрывов, то вот для меня содержащейся в той стрельбе информации было предостаточно – той, которая позволяла понять, до какой черты еще можно дойти, а когда полезно и повернуть обратно. Во всяком случае, во время штурма Грозного в январе 1995 года весьма полезным оказалось знание, где и как можно укрыться от минометного огня, какими зигзагами надо перемещаться по простреливаемой площади, чтобы сбить возможный прицел снайпера, и какого типа перекрытия помогу укрыть от гаубичного снаряда…
